...Он сошел с ума. Никто не знал, что в действительности с ним
произошло - не знали его имени, национальности, кто он и откуда. Его нашли без сознания наподалеку от крупного медицинского центра; уж такое было его везение. Он ничего не говорил, ничего не понимал, и взгляд его был затуманен. Почему-то главврач клиники для душевнобольных (да, это была
именно элитная клиника, а не стандартный сумасшедший дом) решил поместить его в отдельную палату. Возможно, он опирался на свой опыт, может, что-то ему подсказал предварительный осмотр больного, сейчас уже трудно сказать, хотя внешность больного только напустила тумана.
Это был крепкий мужчина лет тридцати или чуть старше, скорее всего славянин, со светлыми прямыми волосами и серо-зелёными глазами. На теле его обнаружились татуировки на латыни и арабском, а также несколько шрамов, подозрительно смахивающих на старые ножевые и огнестрельные ранения; нос был сломан, хоть и
не потерял формы.
Он был помещен в палату для буйных, в которой стены и пол были обиты мягкой резиной.
И тут начались странности, непонятные даже персоналу, который
повидал всякое. Было такое впечатление, что время для него замедлялось и ускорялось: то он целые ночи бродил из угла в угол, то мог сутки пролежать на спине, устремив глаза в потолок. За несколько часов он мог трястись от озноба, как будто суровой зимой, а потом смеяться и чихать, как будто ему тепло и счастливо, и он не один, и тополиный пух щекочет ему нос. Но самым странным было его общения со стенами: он то задумчиво сидел в углу, рисуя пальцем только ему видимые узоры, то исступлённо колотил по ним руками, ногами и головой, царапал ногтями, пытался укусить, замирая затем для
короткого отдыха. Люди из персонала заключали даже небольшие пари, на то, что они увидят в этот день.
И вот пришел день, когда никто из них не выиграл. Целый день он проспал, под вечер проснулся, как всегда бродил по своей палате: всего несколько шагов в одну сторону и столько же в другую. Как вдруг в маленькое окно под потолком проник луч закатного Солнца. Тонкий, уже не алый или оранжевый, а какого-то очень нежного цвета, он медленно-медленно пересек пастельную стену. И он замер. Потом подошёл к этой стене и заговорил с ней - мягко, очень тихо, почти шепотом, на языке, которого не знал никто из видевших эту сцену. Он протянул руки и приложил ладони к тому месту, где только что был луч. Он гладил стену и пальцы его дрожали, а по небритым щекам катились слезы; он шептал, что-то, напевал - он говорил с ней сбивчиво и горячо. Ладони его гладили прохладную резину как нежную кожу, он целовал ее и прижимался к ней щекой. Он сбросил с себя больничный халат и прижимался к ней всем телом; глаза его были закрыты, он
улыбался и говорил, прерываясь только для того, чтобы ещё раз прижаться к ней губами.
Так продолжалось очень долго. Потом он потерял сознание...
...С той поры он стал таким как все. Он ничего не помнил, но довольно быстро научился говорить, причем не только по-русски, научился читать и писать и даже бренчать на гитаре. Вскоре его выписали.
Он ходил на работу, как заведенная кукла, ел, пил, встречался с людьми, и, в общем, был обычным мужиком. Только иногда, посреди шумного застолья, лицо его становилось задумчивым, как будто он пытался что-то или кого-то вспомнить, и он не мог спокойно смотреть на закат без того, чтобы не затосковать на
несколько дней.
Никто его не искал. Он сам ничего не вспомнил. Кто он был - так и неизвестно...

< в библиотеку Дождя
вернуться к содержанию
вернуться в ДАРЫ МОРЯ
вернуться на ОСТРОВ РУСАЛКИ